ЮРИЙ БАЛАДЖАРОВ Официальный сайт

Пятнадцать лет назад его принял петербургский поэт Юрий БАЛАДЖАРОВ. Автор трех поэтических сборников, переводчик, составитель текстов популярных песен, которые исполняют эстрадные знаменитости, он преподает словесность в обыкновенной школе №2 небольшого городка Коммунар, что под Петербургом.

Каково «поэту высокой моды, тонкому лирику» – так именует его критика – тянуть лямку учительского труда?

Наша беседа с Юрием была интересной, а потому долгой. В нем как собеседнике подкупали покой и беспристрастность. Ни любимых идей, ни опорных имен, никаких методических школ и технологических изобретений. Если цитата – то из детской работы. Если шутка – то придуманная сию минуту. В общем, смотрите сами!

Трудности всегда первые

В школе я начал с того, что в первый же день сорвал голос. Понял, что делаю все не так. Поняв, попытался узнать и научиться. Через год стал завучем, но сразу почувствовал: сидеть в кабинете, распоряжаться не по мне. То ли дело быть в классе! Тогда я стал учителем по убеждению.

В последнее время веду уроки только в старших классах. Ничего особенного, прихожу и работаю. Трудными бывают самые первые дни, первые уроки в десятом классе, когда приходится в прямом смысле слова ломать и переламывать неуважительное отношение к предмету. Мы сразу договариваемся о правах и обязанностях каждого из нас, и сначала всех устраивает, что мы так немного требуем друг от друга: я – только внимания к тому, что говорит каждый из нас; а они – интересных уроков. Но буквально тут же начинают перебивать говорящего или отвлекаться на что-то постороннее. В течение нескольких недель я проявляю изрядное упорство и педантизм: говорю категорическое «нет» нарушениям и нарушителям договоренности. В ход идут и замечания, и дневники, и оставление после уроков для разговора с глазу на глаз, и двойки, конечно. Я настойчив и непреклонен. И только тогда, когда вижу, что все приняли мои условия, отменяю «чрезвычайное положение». Начинаются занятия. А как иначе? Если кто-то по-настоящему думает, говорит, он находится в особом психическом состоянии, напрягается, вибрирует. А его окружает шум, бесполезный крик учителя: «Дайте своему товарищу возможность высказаться!» Это вообще не урок, тем более не урок Слова. Лучше и не начинать.

Смешенье языков

В Союзе писателей (а я в правлении) люди скрывают свои мысли и свое отношение друг к другу. Крайне обострены ревность и зависть. Похвалить кого-то или поругать – это нанести смертельную обиду, получить врага на всю жизнь. Я не поэтому с критикой никогда не выступаю, просто не люблю расставлять оценки. Говорю, если надо кого-то поддержать или если мне действительно нравится какая-то чудесная строчка. Горжусь тем, что кто-то это смог сделать. Без зависти. Люди говорят, что я удачливый. Меня поют Киркоров, Леонтьев, Пьеха. Многие поют. Но я песни свои никогда не публикую. Это не поэзия. Концерты помогают мне уйти от общего шипения в писательской среде. Залы всегда собираются, но организация концерта – дорогостоящее и трудоемкое мероприятие.

На мои концерты часто приходят ученики, хотя я никогда никого не зову. Сами узнают, покупают билеты, слушают. Как-то раз ученик сказал мне, что написал музыку на мой «Петербург», и пригласил на выступление музыкальной группы. Я пошел послушать, но и близко не мог представить, во что превратится мое лирическое стихотворение! В рок! И текст жалко, так его изуродовали. Сказал об этом прямо, тем не менее пригласил исполнить эту песню на моем концерте. И знаете, людям очень понравилось. Значит, ученики прочитывают меня по-своему, понимают меня совершенно на другом, не на моем языке.

Поэт-учитель больше, чем поэт

Я в школе не потому, что поэзия не кормит, а поэтические книжки продаются очень долго. Нет. Школа – добрая пристань, где мне спокойно и надежно. Учителя, конечно, тоже неравнодушны друг к другу, но не в такой степени ревнивы, как поэты. Нет позиции «Один я – настоящий». В педагогическом коллективе не так страшно «потерять лицо», можно смело спрашивать, говорить о своем незнании, о том, что забыл или не понял. В учителях есть готовность помочь.

Да, в школе есть не только учителя, но и дети. И у них, к сожалению, плохой литературный вкус. Это беда, если «Властелин колец» – книга номер один. Напрямую, быстро изменить ничего нельзя. Но я заметил: ребенок, который успешно учится по всем предметам, способен и к творчеству.

Мы с коллегами-словесниками из других школ решили организовать для школьников ежегодный городской конкурс «Единство глагола и души». Наверное, везде проводят конкурсы литературных работ школьников, везде отмечают лучшие. Но у нас этот конкурс популярен благодаря гала-концерту победителей. Проходит он в больших, хорошо оснащенных залах, по профессионально составленным сценариям. Становится культурным событием, праздником для всех горожан – не только для родных и знакомых участников. Тут мне помогают знание техник шоу-бизнеса, опыт проведения собственных концертов и, конечно, определенная известность поэта.

Маэстро не уверен

Самое трудное – оценить детские стихи. Правда, плохие стихи, как и хорошие, не имеют возраста. Отвергаем подражательные, мертвые. Ищем неожиданные, непосредственные. Выделяя это как лучшее, мы пусть косвенно, но отрицаем грубый вкус. На положительных праздничных эмоциях многое удается в образовании. Хотя в школьной повседневности места празднику не находится, попытки создать что-то особенное все же предпринимаются.

В Ленинградской области есть школа для одаренных детей. В Лисьем Носу, живописнейшем месте на берегу Финского залива. Состав учеников непостоянный, сюда на несколько недель приезжают десятиклассники, победители олимпиад и творческих конкурсов. Заезды математиков, биологов, историков и так далее. Я езжу туда на литературные группы, читаю лекции по современной русской литературе и выступаю как поэт, ведущий мастер-класс. Сразу заявить о себе как о поэте – значит сковать слушателей. Беру тему и предлагаю ее развивать. Например, тема «Цвет и образ». Это всегда палитра одиноких чувств. Так называемое личное восприятие – это то, что сразу приходит в голову. И представьте, класс у нас светлый-светлый, мирные тени, деревья шумят, теплый ветер в окно залетает, у меня там всегда лучезарное настроение. Но они все почему-то говорят о темном. О черном и сером. Все, что их окружает, – мрачное. Это необъяснимо, но я не спорю. Пытаюсь увидеть, как они. А потом, когда мы разъезжаемся, начинают приходить очень светлые, очень теплые письма. Мне, наоборот, бывает невыразимо грустно.

Ставка на красоту

Я не понимаю учителей, которые вбегают в школу со звонком. Учителей, которые ведут себя с детьми на бытовом уровне и не стремятся быть подробными, выразительными, неординарными. Тех, кто считает, что ученик глуп и без посредника ничего не поймет. Они привычной скороговоркой воспроизводят тему или ситуацию опроса и бегут дальше.

А дети любят красивое. Красивое всегда немного странно. Оно обязательно цепляет и волнует. В каждой науке есть своя красота, об искусстве же и говорить не приходится. Достаточно жеста, чтобы обратить на нее внимание.

Помню, в первые годы работы в школе мне дали класс, о котором все говорили как о «невозможно слабом». И я подумал: «Как буду с ними проходить Толстого, если, говорят, они читают едва не по слогам? О чем говорить?» Решил, что многие главы пропущу, выберу те, которые имеют отношение к экзаменационным темам. Только вот начало почитаем вместе… Почитали, и я предложил пропускать «необязательные» главы. Что вы думаете? Они обиделись: «Нет, мы хотим все!» И они действительно читали и хотели обсуждать… что бы вы думали? Именно стиль. И я продлил изучение Толстого на десять часов сверх программы.

Никаких методических ключей

Сложно требовать идеального текста от ребенка, даже если это одиннадцатиклассник. Не может и не должен он писать безукоризненно, все понимать «правильно». А книги, которые им предлагает читать школьная программа, – это серьезные, взрослые книги. Как можно требовать «своих мыслей»? И что это за «свои мысли»? Как правило, мысли авторов учебников, критиков. Мертвые штампы. Что же делать? Отнять критику, запретить учебник, объявить войну штампам – с чем ученик останется? Совсем растеряется. Хоть что-то у него было, а теперь совсем ничего...

Я больше всего боюсь обидеть ребят и все время думаю: можно ли в принципе учить не обижая? Дело в том, что им очень сложно определиться, именно определить собственную позицию. Сравним: наше поколение впервые знакомилось с описанием любовных чувств на произведениях Пушкина и Лермонтова, и потом мы уже в этом фарватере решали для себя многие вопросы. А у них глаза на любовь давно открыты: «Татьяна ведет себя глупо: любит Онегина, а живет с князем, кому нужны ее «верна-отдана?» Учителю в такой ситуации трудно не начать что-то навязывать. Даже если я просто отнесу Татьяну к типу русской женщины, закрыв тем самым любые обсуждения, я еще больше удалю Пушкина, и он не поможет им открыть что-то в себе. Я внимательно и спокойно выслушаю самые нелепые суждения. Это очень трудно. Помню, на «Мастере и Маргарите» я однажды чуть не вышел из себя. Для меня всегда было непреложной истиной, что московская часть написана графически, а библейская – живописно. И цветное, думал я, интереснее. Но вдруг слышу: им больше нравятся сатирические страницы, они чувствуют их красочными, находят цвет там, где я его не вижу… Поразительно! Но представьте, в каком аду оказывается ученик, если учитель заставляет его повторять чужие мнения, навязывает свой вкус, мерки, по которым сам понимает.

Следующая страница>>>